МИФ 3: В КИТАЕ ЖИВУТ, РАБОТАЮТ И ИНВЕСТИРУЮТ КАК НА ЗАПАДЕ
Многие китайцы не только не считают, что для экономических успехов нужна демократия, но и убеждены в легитимности и эффективности их режима. Запад не может в это поверить — именно поэтому все еще ждет, что КНР вот-вот снизит свою активность как инвестор, регулятор и владелец интеллектуальной собственности, в то время как на самом деле китайское правительство считает эти роли принципиально важными.
В глазах китайских граждан легитимность системы уходит корнями в историю. Китаю часто приходилось отвоевывать независимость — например, он в одиночку сражался против Японии в 1937—1941 годах (о чем часто забывают на Западе), пока США не вступили во Вторую мировую войну. Победа над внешним врагом, которой компартия десятилетиями гордилась как своим единоличным достижением, сопровождалась поражением внутреннего неприятеля (Чана Кайши в 1949 году), установлением власти партии и авторитарного правления.
Сегодня, спустя 70 лет, многие китайцы полагают, что их политическая система более законна и эффективна, чем западная. Это убеждение чуждо многим европейским предпринимателям, особенно если они имели опыт общения с другими авторитарными режимами. Важнейшее отличие китайской системы состоит в том, что она не только марксистская, но и ленинская. По нашему опыту, на Западе мало кто понимает, что это значит и почему это важно. Марксистская система имеет дело прежде всего с экономическими результатами. Конечно, у нее есть и политические аспекты — например, она считает общественную собственность необходимым условием равномерного распределения богатства, — но акцент все-таки сделан на экономику. Ленинизм же представляет собой преимущественно политическую доктрину с особым упором на контроль. То есть марксистско-ленинская система сосредоточена не только на экономических достижениях, но и на обретении и сохранении контроля над самой системой.
Это определяет очень многое для людей, желающих вести бизнес в Китае. Если бы компартию беспокоила только экономика, она бы поощряла иностранные компании и инвесторов и относилась к ним как к равным партнерам, не заботясь о том, кому принадлежит интеллектуальная собственность или контрольный пакет акций в совместном предприятии, — лишь бы обеспечивался экономический рост. Но поскольку в Китае применяется также ленинская система, эти вопросы имеют решающее значение для китайских лидеров, которые не меняют своего мнения о них, какими бы эффективными или полезными в экономическом отношении ни были их иностранные партнеры.
Этот момент всплывает всякий раз, когда западная компания договаривается о выходе на китайский рынок. Оба автора этой статьи видели на совещаниях шок топ-менеджеров, особенно технологического и фармацевтического сегмента, столкнувшихся с требованием передать право на интеллектуальную собственность китайской компании. Некоторые надеются, что позже, убедившись в их надежности, восточный партнер ослабит хватку. Но мы уверены, это не так, и именно потому, что китайский авторитаризм так одержим контролем.
Ленинский подход к отбору будущих лидеров — еще один способ сохранять легитимность компартии. Для большинства граждан он означает высокую компетентность руководства: каждый будущий член Политбюро ЦК КПК проходит отбор и движется по ступенькам иерархии, управляя сначала городом, а затем провинцией. Пока человек не проявит себя успешным менеджером, он не сможет стать партийным руководителем высшего уровня в Поднебесной. Китайские лидеры уверены: благодаря ленинскому подходу политика их страны не столь субъективна и деспотична, как многие другие, особенно на Западе (хотя и в Китае встречаются и сговоры, и непрозрачность в принятии решений).
Успешная карьера в КНР до сих пор требует хорошего знания идеологических принципов.
Вступление в партию и зачисление в университет предполагают прохождение курсов марксизма-ленинизма. Эта философия уже стала частью народной культуры, что доказала кампания 2018 года «Маркс был прав», посвященная 200-летию немецкого мыслителя и включавшая мультфильмы и ток-шоу. Политпросвет стал бизнесом XXI века: приложения вроде Xuexi Qiangguo (буквально «Изучай могущественную нацию», первую часть можно также понять как «Изучай Си») помогают китайцам постичь основы философии Маркса, Ленина, Мао и Си Цзиньпина.
О ленинском характере политики свидетельствует и язык ее обсуждения. Политический дискурс Китая оперирует марксистско-ленинскими понятиями борьбы и противоречий — то и другое рассматривается как условие необходимой здоровой конфронтации, приводящей к победе. Китайское слово, обозначающее разрешение конфликта, предполагает не взаимовыгодный итог, а победу одной стороны над другой. Есть даже старая шутка, что win-win по-китайски — это когда Китай выиграл дважды.
За счет своей специфической авторитарной модели (и ее предполагаемой легитимности) КНР может использовать для укрепления доверия граждан способы, которые в либеральной демократии сочли бы крайне навязчивыми. Так, в Жунчэне для каждого жителя с помощью больших данных (государство получает их через камеры наблюдения и другую инфраструктуру) рассчитывается значение «социального кредита». Политическое и финансовое поведение человека оценивается как хорошее или плохое и в соответствии с этим поощряется или наказывается. «Награды» бывают финансовыми (одобрение ипотеки) или социальными (разрешение купить билет на новый скоростной поезд). Наказанием может стать запрет на приобретение авиабилетов или поиск пары в приложении. Либералам такая система кажется кошмаром, но для многих китайцев это разумный элемент общественного договора между гражданином и государством.
Такие концепции не похожи на конфуцианские идеи доброжелательности и гармонии, презентуемые КНР международной англоговорящей аудитории. Но даже эти идеи вызывают недопонимание со стороны европейцев, которые часто сводят конфуцианство к приторным разговорам о мире и сотрудничестве. Для китайца основа этого мировоззрения — уважение к иерархии. Со времен Просвещения Запад воспринимает иерархию и равенство как антонимы, но в Китае они дополняют друг друга.
Западным партнерам, задумывающимся о работе в КНР или инвестициях в эту страну, надо понять, что граждане признают авторитарную марксистско-ленинскую систему не только легитимной, но и эффективной. Правда, даже признавших это может увести в ложном направлении третье заблуждение о Китае.
Новейшая история Поднебесной показывает, что и граждане, и руководство этой страны подходят к принятию решений совсем не так, как западные партнеры, — они иначе тратят время и беспокоятся о других рисках. Но поскольку все мы судим по себе, этот миф, пожалуй, самый устойчивый, и нам только предстоит его развенчать.
Попробуем представить себе жизнь китаянки, которой сейчас 65. Она родилась в 1955 году и ребенком пережила трехлетний голод, вызванный политикой Большого скачка и унесший жизни 20 млн китайцев. В школе она вступила в ряды «маленьких красногвардейцев» и громко приветствовала Великого Кормчего, пока ее родителей переучивали по новому образцу. В 1980-х ее поколение первым после Культурной революции вновь получило доступ к высшему образованию, и она даже приняла участие в демонстрации на площади Тяньаньмэнь.
В 1990-х ей около сорока, и на волне новых экономических свобод она открывает свое дело в одной из особых экономических зон. Наша героиня приобретает квартиру — это первая частная недвижимость за всю историю ее семьи. Желая обрести новый опыт, она устраивается инвестиционным аналитиком в шанхайскую компанию, управляющую иностранными активами. Работодатель выстраивает для нее долгосрочный карьерный план, но она уходит к конкуренту ради незначительного, но быстрого повышения зарплаты. К 2008 году женщина добивается наибольшего роста дохода и покупает современные потребительские товары, о которых ее родители не могли даже мечтать. В начале 2010-х наша китаянка становится намного более сдержанной в своих комментариях на политические темы в соцсети Weibo: государство ужесточило цензуру. К 2020 году ее главная цель — чтобы семилетний внук и крохотная внучка (заводить второго ребенка китайцам разрешили совсем недавно) были счастливы.
Родись эта женщина в 1955 году практически в любом другом экономически развитом государстве мира, ее жизнь была бы более предсказуемой. Но понимая, как сложилась ее судьба, легко понять, почему сегодня даже молодые китайцы не уверены в своем будущем и в поведении руководства страны.
Если жизнь непредсказуема (или была таковой в обозримом прошлом), люди меньше думают о долгосрочных перспективах и больше — о чем-то сиюминутном. Конечно, будущее китайцев беспокоит, но чем дальше горизонт планирования, тем сильнее они опасаются рисков. Это влияет на их манеру принимать на себя обязательства, особенно требующие компромиссов или быстрых потерь.
Вот почему многие китайские потребители предпочитают краткосрочную прибыль на фондовом рынке долгосрочным накоплениям. Как показывают исследования, большинство китайских инвесторов ведут себя, скорее, как трейдеры. Опрос 2015 года показал: несмотря на то, что частые манипуляции с акциями неизбежно сокращают долгосрочную ценность, 81% инвесторов корректируют пакет минимум раз в месяц. Эта цифра выше, чем в любой западной стране (в США, к примеру, только 53% индивидуальных инвесторов торгуют так часто) и даже чем в соседнем Гонконге, где живут люди той же национальности (с такой же любовью к азартной игре) и тоже нет налога на прирост капитала. То есть на материковой части Китая есть нечто особенное, меняющее поведение людей, — это непредсказуемость будущего, чувство, возникшее недавно, но оказывающее, в частности, влияние на покупку акций.
Одержимость краткосрочной выгодой определяет и поступок нашей героини, покинувшей перспективную работу ради небольшого, но мгновенного выигрыша в зарплате. Подобные настроения сотрудников до сих пор мешают многим компаниям удерживать таланты и обеспечивать преемственность. Если китайцы и решаются на долгосрочную карьеру, то только обеспечив свою жизнь на ближайшие годы. Мы провели интервью с несколькими парами, где жена рискнула начать свой бизнес (в Китае множество женщин-предпринимателей) после того, как убедилась, что стабильная, хоть и низкооплачиваемая работа мужа в госсекторе гарантирует семье некоторый достаток. Единственный долгосрочный актив, в который китайцы инвестируют все активнее, — это жилье. В 1988 году частной недвижимостью владели 14% граждан в возрасте от 25 до 69 лет, в 2008-м — 93%. В отличие от любого другого типа активов, жилье гарантирует крышу над головой — а это очень важно в системе, где соцподдержка пока плохо развита, а политика государства еще недавно менялась часто и резко.
Подход китайского государства к долгосрочному планированию прямо противоположен: оно не боится рисков и работает на перспективу, во многом благодаря заложенному в ленинизме стремлению все контролировать. Большую часть средств государство инвестирует в рамках заимствованных у СССР пятилетних планов. Среди его целей — развитие того, что Си Цзиньпин назвал «экоцивилизацией», на базе технологий солнечной энергетики, «умных городов» и плотной энергоэффективной застройки. Подобные амбиции нельзя реализовать без вмешательства государства, а в Китае оно всегда готово вмешаться быстро, но зачастую довольно жестко. В западных экономиках прогресс в подобных вопросах достигается очень медленно.
Решения по частным и государственным инвестициям служат одной цели — создать в непредсказуемом мире островок надежности и стабильности. Многим на Западе кажется, что главное в планах КНР на XXI век — широкие возможности, однако ее мотивация совершенно иная. На протяжении большей части своей бурной современной истории Китай испытывал угрозы со стороны иностранных держав, как внутри Азии (Япония), так и за ее пределами (Великобритания и Франция в середине XIX века). В связи с этим китайское руководство рассматривает внешнюю политику как источник не столько возможностей, сколько опасности, нестабильности и даже унижения. Оно до сих пор обвиняет во многих неудачах иностранное вмешательство, даже если это имело место больше века назад. В частности, от выигрыша Британии в опиумных войнах 1840-х годов китайцы отсчитывают так называемое «столетие унижений». История страны продолжает влиять на ее представления о международных отношениях и во многом объясняет нынешнюю неослабевающую заботу о сохранении суверенитета.
Историей объясняется и тот факт, что граждане и государство придерживаются разных горизонтов планирования. Простой китаец, не так давно переживший лишения по не зависящим от него причинам, стремится решать важные для него вопросы гораздо быстрее, чем это делали бы на Западе. Политики же, наоборот, ища способы получить больший контроль и независимость в будущем, играют вдолгую — их горизонт планирования существенно длиннее, чем у стран Запада. При этом и граждане, и государство стремятся к предсказуемости, что и объясняет сохраняющуюся привлекательность авторитарной системы, ставящей контроль во главу угла.
На Западе многие верят в тот образ, который Китай демонстрирует миру: мол, с тех пор как в 1978 году Дэн Сяопин провозгласил период «реформ и открытости», стремясь уйти от радикальной и зачастую репрессивной политики Культурной революции, идеология здесь стала неважна. В жизни все не так. Начиная с 1949 года, Компартия Китая ни разу не теряла своего центрального значения для институтов, социума и повседневной жизни граждан. Партия всегда осознавала и подчеркивала важность истории китайского государства и марксизма-ленинизма со всеми вытекающими отсюда последствиями. Пока западные компании и политики не примут истинного положения вещей, они ничего не поймут о Китае.
Об авторах
РАНА МИТТЕР (RANA MITTER) — профессор истории и политики современного Китая в Оксфордском университете. Его последняя книга — «China's Good War: How World War II Is Shaping a New Nationalism» (Harvard University Press, 2020).
ЭЛИЗАБЕТ ДЖОНСОН (ELSBETH JOHNSON) — бывший директор по стратегии азиатского подразделения Prudential PLC, старший преподаватель Школы менеджмента Слоуна MIT и основатель консалтинговой фирмы SystemShift.